«Сейчас условия для изменения взаимоотношений граждан с властью гораздо лучшие, чем были у шестидесятников и у авангардных диссидентов». Памяти Людмилы Михайловны Алексеевой (1927-2018)

Выступление Людмилы Алексеевой на конференции «1968 -1988 -2008. Судьбы идей», Горбачев-Фонд, 26 ноября, 2008 

«Сейчас условия для изменения взаимоотношений граждан с властью гораздо лучшие, чем были у шестидесятников и у авангардных диссидентов. По крайней мере, мы не отделены, как тогда, «железным занавесом» от всего мира. И если новое поколение не предлагает новых лозунгов, я думаю, ему ничего не остается, как бороться за те ценности, которые объявлены во Всеобщей Декларации прав человека, за государство для человека. Продвижения этого кредо будет добиваться и нынешнее, и следующее поколение. Они довершат то, что не успели сделать поколения 60–80х годов». http://www.gorby.ru/userfiles/file/book_2015.pdf

  "События 1968 года, в разных странах очень разные, имеют одно и то же происхождение, один корень. Все эти события были отзвуком трагедии первой половины ХХ века, двух мировых войн и их наследия — тоталитарных режимов. Это не могло не привести к размышлениям о необходимости коренного изменения во всем мире отношений государства и личности. Если совсем просто сформулировать, то о необходимости замены принципа «человек для государства» — на принцип «государство для человека». Эти размышления в каждой стране базировались на пережитом ее гражданами, и условия для этих размышлений в разных странах тоже были разными.    

На Западе поиск происходил в условиях свободного обмена идеями, информацией. Там уже за 20 лет до рассматриваемых нами событий родился великий документ ХХ века — Всеобщая декларация прав чело¬ века (10 декабря 1948 года). И на Западе поколение 1968 года уже задумывалось над созданием (а может быть, не задумывалось, а чувствовало необходимость создания) механизмов для воплощения в жизнь тех идеалов, которые провозгласила Всеобщая декларация прав человека. Потому что это была Декларация, в нее же механизмы никакие заложены не были. Только идеи были провозглашены. Я не знаю, насколько этот документ и весь поток идей, с ним связанный, был известен в Польше и Чехословакии. А в Советском Союзе мало кто о нем знал — от нас его скрывали. Но и у нас шел тот же духовный поиск, что и на Западе. Ведь мы пережили три революции и Гражданскую войну. А государственный террор в нашей стране превзошел по протяженности во времени и по свирепости все тоталитарные режимы ХХ столетия. Мы были отгорожены от всего человечества «железным занавесом». Первые «дырочки» в этом занавесе стали появляться лишь после смерти Сталина. Но занавес сохранялся, и жесткая цензура сохранялась.    

Случайно ли совпали по времени события в Чехословакии, рождение диссидентства в СССР, волнения в Польше — со студенческой революцией на Западе? И как влияли — и влияли ли — идеи протестных движений на Востоке и Западе Европы друг на друга? Понимали ли друг друга участники этих движений? На эти вопросы я бы ответила так. Диссидентское движение в СССР имеет общие корни с событиями 1968 года на Западе, но родилось не под их влиянием. Мы почти ничего не знали об этих событиях. Единственное, что мы знали о происходящем за границами СССР, — это «Пражская весна». О ней мы знали с самого начала — с манифеста «Две тысячи слов», и следили за происходящим в Чехословакии с замиранием в сердце, как за собственным кровным делом. Мне к этому времени было 40 лет.  

К 1968 году диссидентское движение уже, безусловно, существовало. Так что оно не было порождено пражскими событиями. Диссидентами становились в результате самостоятельного осмысливания трагического опыта нашей страны на протяжении жизни наших родителей, наших дедов. Диссидентами стали те, кто смог в размышлениях над этим опытом выбраться из засасывающего болота официальной идеологии. Выбраться из него нам помог не опыт Запада, нам тогда неведомый, и не дореволюционный опыт нашей страны, потому что его мы тоже толком не знали. Ведь история тоже была переписана на советский лад! Единственное, что у нас сохранилось в противовес официальной идеологии — это великая русская литература. Ведь все наши гении были на стороне маленького человека, которого давило безжалостное к нему могучее государство. И таким был наш путь к идее: не человек для государства, а государство для человека. Я разговаривала со многими своими сверстниками, участниками диссидентского движения. Они подтверждали, что сомнения и решения пришли из литературы, а не из чегонибудь другого.   

Когда я говорю, «мы, наш путь», я имею в виду не только диссидентов, но гораздо более широкую страту советского общества, давшую имя целому поколению. Я имею в виду шестидесятников. Знаковым событием для большинства шестидесятников стал ХХ съезд партии. Но и для тех, кто помоложе, как для моих сверстников, именно 1956 год — год ХХ съезда — стал рубежом, когда в нашей стране люди смогли перейти от одиноких сомнений к обсуждению волновавших их вопросов — хотя бы в близком своем окружении. Петербургский социолог Виктор Воронков подметил еще одно обстоятельство, которое способствовало началу этих обсуждений. В хрущевские времена мы постепенно стали перебираться из коммуналок пусть в убогие, но отдельные квартиры. И таким образом появилось хотя бы место для этих об¬суждений. (При нашем климате ведь на улице долго не поговоришь, а в рестораны мы не ходили. Ресторанов не было и де нег не было.) Отдельные квартиры создали площадки для этих обсуждений — знаменитые московские кухни. 

Шестидесятники прошли периоды надежд, и периоды разочарований. Первый период надежд наступил сразу после ХХ съезда, когда масса людей возвращалась из лагерей. Государственный террор против собственного народа был осужден с самого верха. Тогда многие порядочные люди вступали в партию, поверив, что именно она будет флагманом борьбы за очеловечивание режима. Но очень скоро после периода надежд наступило разочарование. Уже осенью 1956 года было подавлено восстание в Венгрии, затем Хрущев посетил художественную выставку в Манеже, и стало очевидно, что цензура сохраняется во всем своем великолепии. И все-таки разговоры на кухнях то тут, то там претворялись в какие-то заметные извне результаты, в публичные акции. Например, Евгений Григорьевич Ясин вспоминает, что для него поворотным пунктом было публичное обсуждение в библиотеке Одессы романа Дудинцева «Не хлебом единым». Тогда обсуждения проходили в библиотеках, в институтах — везде, где найдутся какие-то места. Спектакли театра «Современник». Боже мой, что дела лось, когда поставили «Голый король»... Да, были публикации¬ прорывы в журнале «Новый мир». Появились любимые барды, песни которых тиражировали на магнитофонах. Самое главное, кроме того, что я перечислила — Самиздат и зарубежные радиостанции, вещавшие на Советский Союз. Всё это подготовило общественную реакцию на аресты московских литераторов — Юлия Даниэля и Андрея Синявского. Речь шла о самом сокровенном для нас — о свободе слова. И тут уж не только друзья стали писать властям письма с протестами против преследований за художественные произведения... Письма властям — это был революционный шаг для советского общества, потому что от разговоров в дружеском кругу и молчания за его пределами решились перейти к от¬крытому высказыванию своего мнения властям. При этом у многих в то время была надежда, что они будут услышаны. Поэтому «эпистолярный жанр» обретал всеобщую популярность. 

Когда стали приходить вести из Чехословакии о «Пражской весне», энтузиазм относительно «социализма с человеческим лицом» в интеллигентской среде больших городов стал массовым явлением. Тогда советские люди почти все были социалистами, потому что ничего другого мы не знали. Мы горячо желали успеха Дубчеку — в надежде, что, если в Чехословакии получится, то со временем и у нас произойдет демократизация. Советские танки в Праге раздавили и наши надежды. Мы перестали верить в возможность «социализма с человеческим лицом». Перестали верить в очеловечивание социализма. С августа 1968 года наступило тяжелое кризисное время. Снова произошло четкое разделение: кухня — это одно, а публичная жизнь — это совсем другое. Тогда и определился окончательно круг диссидентов. Это были те, кто не вернулся на кухни. Участились и ужесточились репрессии — среди нас не осталось сохранивших работу и прежний уровень жизнь.    

У нас - всё было не так, как на Западе. Всё было придавлено. Не было революции, не было массовых протестов. Но даже для самого скромного протеста требовалось мужество вплоть до самопожертвования. У нас 1968 год тоже выделился из остальных повышенной гражданской активностью. В апреле 1968 года начала выходить знаменитая «Хроника текущих событий». Летом 1968 года (еще перед Прагой) появились в самиздате Сахаровские «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Этот всплеск правозащитного и диссидентского движения я связываю с воздействием на наше общество «Пражской весны». Но поскольку в отличие от Запада не произошло адаптации советского режима к запросам общества, именно советские диссиденты стали застрельщиками нового подъема гражданской активности для решения не решенной у нас проблемы изменения взаимоотношений между государством и гражданами. Я имею в виду реакцию в Советском Союзе на гуманитарные статьи Хельсинкских соглашений, подписанных 1 августа 1975 года. Требования соблюдать гуманитарные статьи Хельсинских соглашений, которые выдвинули Юрий Федорович Орлов и созданная им Московская Хельсинкская группа, были, по существу, заявкой правозащитников на такие же гражданские права для советских людей, какими обладают граждане демократических стран. И мы, когда делали эту заявку, обращались в первую очередь к общественности Запада, именно Запада. Мы надеялись, что она поддержит наше требование. Но в демократических странах Запада проблема их взаимоотношений с государством после 1968 года была решена, и наша неожиданная активность не вызвала немедленной практической поддержки. Нас поддержали те, для кого эта проблема была актуальной: национальные движения в советских республиках, в Украине, Литве, Грузии, Армении, а также диссиденты Польши и Чехословакии, где тоже события 1968 года не привели к желанному результату. На Западе нас поддержал баллотировавшийся тогда в президенты Соединенных Штатов Джимми Картер. Он уловил настроения американцев, которые, по-видимому, созрели для более решительного следования тенденциям, наметившимся в бурном 1968 году. «Гвоздем программы» Картера было обещание строить дипломатические отношения со всеми странами в зависимости от соблюдения их властями прав человека. И американские избиратели поддержали это намерение. Оппонент Картера на следующих выборах — Рональд Рейган — высмеивал такую внешнюю политику, как донкихотскую, но, придя к власти, проводил ее все восемь лет.       

Смотрите, 68-й, 88-й — а сейчас 2008 год, вроде бы надо двигаться дальше, а ничего нет… Так как я — неисправимый оптимист, то должна спросить: а вдруг всё только сейчас начинается — в этом 2008 году? Кажется опять американцы почуяли необходимость изменений в том же направлении, которое 60 лет назад было обозначено Всеобщей декларацией прав человека. В 2008 г. выборы в США триумфально выиграл Барак Обама. «Мы это можем», — заявили американские избиратели. 

Мы тоже кое-¬что можем. Во всяком случае, сейчас условия для изменения взаимоотношений граждан с властью гораздо лучшие, чем были у шестидесятников и у авангардных диссидентов. По крайней мере, мы не отделены, как тогда, «железным занавесом» от всего мира. И если новое поколение не предлагает новых лозунгов, я думаю, ему ничего не остается, как бороться за те ценности, которые объявлены во Всеобщей Декларации прав человека, за государство для человека. Продвижения этого кредо будет добиваться и нынешнее, и следующее поколение. Они довершат то, что не успели сделать поколения 60–80х годов."  

1968 -1988 -2008. Судьбы идей / Горбачевские Чтения,

Выпуск 10, М.: Горбачев–Фонд, 2015. С. 14-20