6 мая 2020
Анатолий Сергеевич Черняев: Война началась, когда мне только что исполнилось двадцать лет."Мой друг и одноклассник поэт Давид Самойлов назвал наше поколение поколением комбатов. Эти комбаты были потенциальными декабристами. Сталин это прекрасно понимал. Они как свободные люди воевали.Они повидали Запад. Они повидали все. Они нажили новое человеческое достоинство. Самостоятельные мужики. Пришедшие с войны. Раненые, не раненые, но самостоятельные мужики. Сталин правильно боялся этого поколения.
Именно поэтому через два года после Победы был отменен День Победы, 9 Мая как праздник".
....Война началась, когда мне только что исполнилось двадцать лет. Я окончил третий курс истфака Московского университета. Все лето до осени мы копали противотанковые рвы километрах в сорока от Рославля. Это была совершенно бессмысленная затея. Немцы нас обстреливали, бомбили, потом просто легко обходили эти наши рубежи. Мы еще не закончили со своей «первой линией», как нас погрузили в военные грузовики и отвезли километров на пятнадцать назад. И снова приказали рыть длинный извилистый противотанковый ров. Потом по тревоге снимали с недорытых рвов еще раза три. Так продолжалось до начала сентября сорок первого. Мы рыли, немец обходил наши сооружения, нас срочно отвозили назад, мы опять рыли, он опять оказывался у нас за флангами.
В сентябре сорок первого нас вернули в Москву. А в начале октября я ушел добровольцем в армию.
…Летом и осенью сорок первого кто попал в плен, кто был убит, кто ранен, и вот на их место пришли такие, как я. Студенты. В университетах и институтах нас обучали военному делу, мы были знакомы с оружием. Но! Представьте: с осени сорок первого командовали на войне в основном именно бывшие студенты, бывшие инженеры. Они заменили кадровых командиров. Батальонов, взводов, а потом и полков.
Конец сорок первого. Я попадаю в 203-й отдельный лыжный батальон (это 750 человек). Батальон в составе 1-го гвардейского стрелкового корпуса 1-й ударной армии.
Под Старой Руссой началось окружение немецкой 16-й армии. Район маленького провинциального городка Демьянска. Это первое в войне окружение немцев удалось с грехом пополам.
…Батальон остановился. Командир «ставит задачу»: на том берегу Ловати, вон там, вдали — фанерный завод, там — немецкие пулеметчики и снайперы, надо прорваться на тот берег по тракту, который пересекает реку метрах в ста от этого завода. Мне приказали «подавлять пулеметчика» на фанерном заводе двумя 82-миллиметровыми минометами. Начали стрельбу, минометы попали в сам завод. Но как только первые лыжники вышли на лед реки, пулемет опять заработал. Я понял, откуда «свежие» раненые в медсанбате. Это из тех, кто прорывался до нас. Я стрелял, пока не кончился боезапас, рассчитанный на двадцать минут. Свернулись, побежали через реку и мы, минометчики. Благополучно.
Это был странный бой. Кстати, не только первый, но и последний мой бой в роли минометчика. Миномет оставили при следующем переходе в хозвзводе, а он безнадежно отстал.
Да что там минометы! В первые атаки солдаты ходили вообще без оружия. Расчет был прост: или у нашего убитого возьмешь, или у немца отнимешь. Вот перед наступлением спрашиваю комбата: «Как же будем наступать, если в моем взводе винтовка появилась только у меня одного, а у остальных нет ничего?» А комбат — зло: «Пойдешь во «втором эшелоне», потом соберешь у своих, а у немца достанешь трофейное.
Над нами каждый день и беспрепятственно кружили либо «рама», либо «костыль» — немецкие разведывательные самолеты (заодно и корректировщики огня) с совершенно удивительными повадками. «Рама» — это двухфюзеляжный двухмоторный самолет, и вправду похожий на тонкую оконную раму. Она проделывала невероятные фортеля в воздухе, чуть не переворачивалась «через голову». За вертлявость ее называли «проституткой». Она резко снижалась, почти до земли, внезапно взмывала вверх и парила как ястреб над добычей. Сколько раз я видел, как наши истребители пытались сбить «раму». И ни разу не видел, чтобы им это удалось. «Костыль» — одномоторный моноплан — в отличие от изящной «рамы» вид имел отвратительный. Он был похож на современные спортивные самолеты. Мало того что маленький, вертлявый, тихоходный самолетик, так еще и бронированный. Его тоже не так-то легко было прижучить — ни зенитками, ни истребителями. И вот сначала «рама» пролетает, по ней стреляем, она вертится, потом «костыль»… Они высматривают ситуацию. Мы уже знали, полетают «рама» и «костыль», а потом нас начнут обстреливать. Или вот прилетают бомбардировщики. Это было ужасно, когда прилетали бомбардировщики. Они выстраивались в круг, пикировали, бросали бомбы и включали сирену. Душераздирающую сирену. Потом опять на круг выходили. Девять самолетов делали один круг, другой… Пока все бомбы не выбросят, не успокоятся. Это было ужасно, ужасно. Особенно вой этих душераздирающих сирен…
У меня одно время был связной, очень хороший парень. Храбрый человек. И в бою, и против пулеметов — бесконечно храбрый Он все время выходил к реке, высматривал немцев на другом берегу, сто метров их отделяло, и не боялся. Но когда начиналась бомбежка под вой сирен — с ним случалась истерика. Его надо было просто держать за сапоги. Выскакивал из окопа, бежал куда глаза глядят и прямо терял сознание. Я знал таких людей. Они переносили абсолютно все. Даже минометный огонь. Но бомбежку под вой сирен переносить не могли.
После разгрома 203-го батальона мне сформировали новый взвод. Тридцать человек. (Никого из прежних «лыжников». Даже моего верного Санчо Панса — Чугунова.) Мужики были в два раза старше меня. Курские, воронежские и орловские крестьяне. Такие основательные, по-деревенски ироничные, насмешливые. Спокойные и невозмутимые. Честные, сильные мужики. Некоторые еще в Гражданской войне участвовали. Меня они зауважали. Не сразу, конечно, а вот после первого опыта на передовой в июне — окончательно. Уважали за то, что я — столичный (в Москве они никогда не были), что «ученый» (студент), что мне интересна их прошлая жизнь на гражданке. Писем они не получали: их деревни были «под немцем». Иногда любопытствовали, о чем могут писать из тыла их командиру, просили прочитать «что можно». По разным письмам «от женска полу» пытались определить, подходит мне авторша письма или нет.
...Что они думали о Сталине? Да ничего они о нем не думали. В беседах наших, в разговорах вообще о нем не вспоминали. Не то чтобы ходить в атаку с его именем — об этом я еще впереди скажу.
Так вот: к Сталину мои солдаты относились совершенно спокойно. Ну да, Хозяин, Главнокомандующий. Но — никакой эйфории, никакого обожествления… Ну вот абсолютно ничего этого я никогда не чувствовал, не слышал, не видел. Не было этого. Не б-ы-л-о…
И сказать, что русский мужик за Сталина воевал — это нелепость, абсурд.Никогда русский мужик в атаке не произносил эти слова: «За Родину! За Сталина!». Он эти слова видел только в боевых листках, в дивизионных или армейских газетах. Журналисты, что эти «агитки» писали, все или почти все выдумывали. А солдаты потом переписывали «боевые эпизоды» из этих газет в свои письма к родным (смеется). Я им, кстати, помогал переписывать, и мы все при этом хохотали…
...Я участвовал в двух атаках. За всю войну — всего в двух! Но это даже много. Как правило, после уже первой атаки человек либо бесповоротно искалечен, либо сошел с ума, либо мертв. Но мне повезло. Я остался живой.
Атака обычно идет целый день. Вот мы, когда еще был жив наш лыжный батальон, целый день по снегу идем в атаку. Снег — по колено, по пояс и выше. И вот мы идем по этому рыхлому снегу, рассредоточенные, по нам строчат пулеметы, и мы идем, падаем, поднимаемся, падаем, поднимаемся, падаем…
Атака — это шок. Человек психологически меняется совершенно. Вообще ничего не понимает и не чувствует. Потому что: вот-вот, еще секунда — и пуля, мина… Всё!!! Человек — готов. Без ноги, без руки или убит. Человек думает только об этом. Не до товарища Сталина ему. Он матушку свою не вспоминает. Впрочем, нет, мать вспоминает (смеется), но другую… .. твою мать!!! Да, если человек в атаке чего и орал, так это был сплошной мат.
Кадровый командный состав был выбит Сталиным до войны весь — до уровня взвода, роты, батальона. Сталин поверил Гитлеру. Сталин не разрешил вывести войска на передовую, когда уже было совершенно ясно, что немцы вот-вот нападут. Главными своими потерями мы в первые месяцы войны обязаны Сталину, а не Гитлеру. Четыре миллиона одних только пленных, не говоря уже об убитых! Это все результат сталинской «великой» полководческой стратегии! Той, о которой с таким упоением говорят сегодня ветераны-сталинисты.
...Нет, не Сталин выиграл войну, а простые солдаты, комбаты, врачи, медсестры, санитарки, нянечки. И — новые генералы, которых вернули из ГУЛАГа. Они, эти новые генералы, возникли уже в ходе боев и в боях этих обучались, и без их самостоятельности и инициативы не то чтобы победы, вообще этой настоящей войны не было бы… Вот кто выиграл войну!.
...Хочу сказать о мотивации простых, не очень грамотных солдат… Вот они, мои солдаты… Разные были люди. По характеру, по своим мужским данным, по уровню смелости, самоотверженности. Эта разность естественна, это — биологическое развитие. Но я никогда нигде ни в каких разговорах не слышал панических настроений. Никто не верил, что Гитлер может завоевать Россию. Никто не представлял себе, что Россия за Урал уйдет или еще куда. Не могло такого быть! И это было внутренним, инстинктивным ощущением солдат: победить Россию нельзя. Индивидуальная такая мотивация была: надо, Вася, надо! Опасно, страшно, безобразно, тяжело, кончиться может совсем смертью, — но Н-А-Д-О, Вася, Н-А-Д-О! Вот этого мотива Гитлер не учел. А этот мотив определил и упорство, и героизм русского солдата.
А Сталин, кстати, учитывал этот мотив. Сталин знал: не за него будут воевать. А потому что русский человек считает: вот надо…
Про 9 Мая 1945 года.
Эстония. Ночь. Я сплю под деревом. И подбегает солдат от командира полка, и расталкивает меня: «Капитан! Капитан! Война кончилась!» Я вскочил. Ну что тут началось! Все, что было: в пистолетах, в пулеметах, в автоматах, — все полетело в воздух! Салют! Салют!» Нет, не счастье, а ощущение счастливого конца. Отдохновение какое-то. Победили!!!
...После войны я испытал чувство какой-то ненужности. Вот нужен был в войну, а как война кончилась, никому.
Я вернулся в Москву. Вернулся в университет. И вдруг ощущение: стирают, замазывают поколение. Мой друг и одноклассник поэт Давид Самойлов назвал наше поколение поколением комбатов. Эти комбаты были потенциальными декабристами. Сталин это прекрасно понимал. Они как свободные люди воевали.Они повидали Запад. Они повидали все. Они нажили новое человеческое достоинство. Самостоятельные мужики. Пришедшие с войны. Раненые, не раненые, но самостоятельные мужики. Сталин правильно боялся этого поколения.
Именно поэтому через два года после Победы был отменен День Победы, 9 Мая как праздник. И те самые деньги, жалкие, но все-таки деньги, которые давали за фронтовые награды (пять рублей — за медаль, пятнадцать — за орден), отменили. Помню, я ходил на Сретенку за этими доплатами. Хлеб стоил пять копеек, трамвай — три копейки. Так что доплаты — это были деньги.
А потом появилось это знаменитое стихотворение Слуцкого, которое все цитировали: «Ордена теперь никто не носит, /Планки носят только дураки». Мне было стыдно, я не напяливал на себя, не ходил в университет с орденами и медалями. И никто не ходил, не только я… Потому что считалось, ну чего ты выпендриваешься?.. Увесился наградами — и отличаешься от другого?
|
|
XXI век станет либо веком тотального обострения смертоносного кризиса, либо же веком морального очищения и духовного выздоровления человечества. Его всестороннего возрождения. Убежден, все мы – все разумные политические силы, все духовные и идейные течения, все конфессии – призваны содействовать этому переходу, победе человечности и справедливости. Тому, чтобы XXI век стал веком возрождения, веком Человека.
|
English |
