Александр Аузан

Несколько лет назад на Российском телевидении произошел короткий разговор, который занозой сидит у меня в памяти. Известный экономист Александр Привалов – человек достаточно консервативных взглядов – был в гостях на программе «Школа злословия». Ведущая программы Авдотья Смирнова задала провокационный вопрос: «Мне, Александр Николаевич, приснился сон, как будто все люди на улицах целуются, дарят друг другу цветы. Я спрашиваю: что случилось? Мне отвечают: наша власть решила вступить в Евросоюз. Я говорю: я все готова этой власти простить. Как Вы думаете. Александр Николаевич, что означает этот сон?» Александр Привалов ответил: «Вам просто очень хочется власти все простить за что-нибудь».

Вопрос об отношении к Европе - на самом деле вопрос очень глубокого культурно-психологического комплекса в России, связанного с отношением к власти и ожиданиями будущего. Я полагаю, что каждый раз, когда возникает вопрос о модернизации в России, возникает вектор отношения к Европе.

Мне кажется, не случайно метафора Михаила Сергеевича Горбачева про «общий дом Европа» возникла не столько как формула внешней политики, сколько как выражение того, что страна меняла курс.

Нельзя не согласиться с тем, что вопрос о границах Европы – открытый вопрос. Я хочу напомнить, что года три тому назад Фонд им. Бёлля устраивал в Берлине дискуссию, где один из участников вспомнил формулу Токвиля: Америка и Россия как фланговые державы Европы. А ему ответил профессор Ханс-Хеннинг Шрёдер из Бременского университета, который сказал: «Вспомните хотя бы, что в начале ХХ века в нашей Германии был спор: Германия – это Европа или не Европа. Потому что Европа есть не что иное, как расширяющееся культурное явление. Первоначальной Европой являются, видимо Нидерланды и Англия, может быть, Северная Италия. Все остальное – Европа благоприобретенная».

Поэтому вопрос о российской модернизации – это вопрос о том, появляются ли в России те признаки автономности, которые характеризуют модернизацию как социокультурный процесс и которые свойственны этой Европе как расширяющемуся явлению.

Мне кажется, что каждая российская модернизация предлагала свое решение вопроса о Европейском доме, и последствия – внутренние и внешние – были очень разнообразные. Петровская модернизация фактически представляла собой прямую попытку переместить нормы поведения из Голландии в Россию. Нельзя сказать, что это ничего не дало для модернизации страны. Но можно сказать, что и последствия были сложны и долговременны, потому что через век после этого в России укрепилась иноговорящая элита, произошел раскол культурного поля. Великая русская культура, возникшая, несомненно, под воздействием европейской культуры, несла в себе очень противоречивые ценности.

Внешним выражением этого стал, в конце концов, первый механизм объединенной Европы. Я имею в виду Венский конгресс и Священный союз монархий. Россия играла в них колоссальную, хотя и не уверен, что положительную, роль.

Вторая часто поминаемая крупная попытка модернизации, а именно советская ленинско-сталинская модернизация, тоже была теснейшим образом связана с Европой. Потому что социализм представлял собой попытку внедрения альтернативной европейской идеологии. И, безусловно, и по работам Ленина, и по работам Троцкого предполагал участие европейского пролетариата в этом процессе. Идея Соединенных Штатов Европы была нормой для большевистских дискуссий времен Первой мировой войны.

Не будем говорить о противоречивых внутренних последствиях, но получилось, что возникла не объединенная, а разделенная Европа, не Соединенные Штаты Европы, а стена.

Но были еще две российские модернизации, о которых почему-то говорят значительно меньше, - модернизация Александра II «50 лет великих реформ» и модернизация, начатая Михаилом Сергеевичем Горбачевым. На мой взгляд, по типу они похожи. Потому что, мне кажется, эти две модернизации предполагали достижение тех же признаков автономности, но другим путем – путем проращивания, а не заимствования институтов и постепенного приближения к этим бoльшим признакам автономности в ходе долговременного процесса.

Я понимаю, что обе модернизации оборвались революциями. И надо ставить вопрос – почему. Но, с другой стороны, когда говорят, скажем, о том, что нужно было делать другой баланс институтов (не будем говорить об Александре II, лучше, скажем, о Михаиле Сергеевиче)…- я не убежден в этом. Например, баланс, который предлагает китайская модель, то есть стабильность политических институтов при попытке изменить экономические, дал бы хороший результат в 80-90-е годы по простой причине - в СССР уже проходили эту модель. Она называлась «новая экономическая политика» - НЭП – и давала не меньшие, чем Китай, темпы роста, самые высокие темпы роста экономики России за ХХ век. Это не тридцатые годы и не перед Первой мировой войной, это двадцатые годы, правда, после колоссального, самого большого в истории из зафиксированных статистикой спадов - 1920 года.

Китай - это совершенно другая фаза модернизации – с большой деревней, с первоначальной индустриализацией. Поэтому не думаю, что индустриально-интеллектуальная страна могла принять эту формулу в горбачевский период.

Что произошло после революции 91-93-го года? Чего достигла модернизация? Я полагаю, что если смотреть по признакам, по которым сейчас проводятся кросс-культурные исследования по методикам Хофстеде, Инглхарта, Шварца, то автономность возросла, но лишь в некоторых сферах.

Фактически, говоря простым языком, произошла победа общества потребления. Люди свершили не либеральную революцию, а потребительскую революция, антидефицитную революцию - и получили результат, который, скорее, не ценностный, а утилитаристский. И поэтому верх утилитаризма – это отпуск. Нация ушла в отпуск, реализовав идеалы общества потребления.

Что же дальше? Снова поднимается вопрос о модернизации. Снова встает вопрос о Европе. Мне кажется, альтернатива нынешней модернизации и отношений с Европой выражена двумя возможными векторами. Вектор первый, который публично заявляется: нам нужен Запад как источник высоких технологий и как партнер по транснациональным проектам, которые не всегда удаются (трагедия - «Опель» не удалось купить – не продают).

Я не убежден, что это правильный путь модернизации. Потому что он исходит из того, что модернизация в России – это технологическое явление, что мы должны взять технологии, скопировать, сымитировать и таким путем продвинуть.

Почему я в этом не убежден и почему я не считаю драмой то, что нам не дали купить «Опель»? – Потому что за ХХ век в России удалось создать космические технологии, ядерные, научиться делать конкурентоспособными гидротурбины. Но за сто лет автомобильной промышленности не удалось освоить массовых автомобильных технологий. И я полагаю, что пора уже делать выводы. На мой взгляд, если мы будем говорить о специфике культурного капитала в России, то здесь есть возможности для развития конкурентоспособных мелкосерийных, опытных производств и т.д.

Что у нас конкурентоспособное за последние десять лет? Касперский – антивирусные программы. А «Ростехнологии» - нет. Означает ли это, что мы никогда не сможем делать качественный автомобиль, холодильник, а только уникальное медицинское или какое-нибудь космическое оборудование? - Нет, не означает. Но это означает, что надо не покупать и копировать технологии. Пока в ценности развивающейся нации не войдут абсолютно параллельные вещи, связанные с технологическим стандартом и законом как стандартом, пока отношение к законам не имеет силы национальной ценности, мы не получим качественного машиностроения с массовыми сериями. Это однопорядковые вещи.

Поэтому мне кажется, что основанием для отношений с Европой в новой волне российской модернизации является не импорт и копирование технологий, и не транснациональные проекты. А все то, что способствует возведению в ценность закона (то есть любые институты, которые не позволяют переменить закон по прихоти кремлевского чиновника), и ценностно-культурные связи, которые не очень быстро, но результативно должны привести к трансляции ценностей автономности, а также закона как ценности, технологии как ценности, составляющих один из важнейших механизмов успешной модернизации.