Ирина Бусыгина
В 89-м году ясно обозначились два процесса – два «перехода» (оба они начались, конечно, несколько раньше), один из которых последовал за другим. Как выяснилось впоследствии, один процесс привел к распаду, разрыву, а другой стал транзитом, хотя, как теперь понятно, его нельзя назвать демократическим транзитом. Поскольку необходимым условием последнего является политическая конкуренция, а, следовательно, стремление и возможность поставить институт выборов в центр политического процесса.
Политическая конкуренция просуществовала в России вплоть до 93-го года, когда был реализован сценарий, по которому победитель получает все, а договариваться нет смысла, потому что это только ослабляет победителя. При этом у противоположной стороны нет никаких гарантий, что она хотя бы каким-то образом останется во власти, более того, неизвестно, что с ней будет после того, как сильнейший победит. Именно такой сценарий был осуществлен в 93-м году после силового противостояния.
С тех самых пор, как мне представляется, мы начали терять не только институт выборов, но и поле политической конкуренции. В настоящий момент мы потеряли оба условия осуществления демократического транзита.
Тем не менее, после 93-го года, и после чеченской кампании позиция Европейского Союза по отношению к России декларировалась следующим образом: мы имеем дело с неполной демократией, зачаточной демократией, становящейся демократией - важно, что это есть движение к демократии. Думаю, что, в действительности, эта позиция основывалась на ожиданиях, а не на понимании процесса, который происходил в реальности. Как представляется, России это не принесло большой пользы.
Если представить себе, что некоем будущем, до которого мы доживаем, в России начнется процесс политической демократизации, какие опасности можно видеть, извлекая уроки из 89-го года?
Первый урок: начнется длительный и трудный переходный период. Второй урок: переходный период приведет к резкому усилению нестабильности, к необходимости принимать непопулярные меры, направленные на то, чтобы пережить период нестабильности, когда произойдет обострение всех существующих расколов. Третий урок связан с проблемой размеров и федеративного устройства страны: в условиях новой демократизации аргументы, с которыми федеральный Центр когда-то обращался к регионам – берите суверенитета, сколько хотите и т.д. - уже не будут работать и не вызовут доверия со стороны регионов. То есть способы, которые, возможно, интуитивно использовались тогда, уже невозможно будет использовать.
Очень важно подчеркнуть: двадцать лет назад существовала возможность конвертировать энтузиазм и высокие позитивные (даже чрезмерные) ожидания населения в кредит доверия реформаторам. В новой ситуации, если будут такие ожидания, то они, вероятнее всего, будут конвертированы в кредит доверия антиреформаторам, а не реформаторам.
Наконец, сегодняшние процессы происходят в совершенно в других международных обстоятельствах - я имею в виду не все международные обстоятельства, а, конкретно Европейский Союз и Европу в целом. Отношения с Европейским Союзом сейчас более чем прохладные. Политическое влияние Европейского Союза в России минимально. Вместе с тем любые попытки создания Общеевропейского дома, что бы мы под этим ни понимали, невозможны без политических реформ в России. При отсутствии этого невозможно создать значимые, гарантированные обязательства со стороны России, и европейцы на это не пойдут. То есть, если мы хотим создать некую фикцию - о чем-то поговорить, что-то подписать, задекларировать и т.д. - то это можно начинать прямо сейчас. Если же речь идет о том, чтобы действительно создавать значимые общие структуры, то вне процесса политического реформирования в России, движение в этом направлении не может даже начаться.
