Соловей В.Д.

Вернусь к теме, которая посвящена месту и исторической роли интеллигенции в трансформациях последних 20 лет.

Конечно же, это место и эта роль, без преувеличения, колоссальны. Ведь интеллигенция была главной социальной силой перестройки, или, выражаясь афористично, Михаил Сергеевич Горбачев начал революцию сверху, а интеллигенция начала революцию снизу. Сомкнувшись, эти два потока и вызвали грандиозную историческую динамику, последствия которой мы можем сейчас наблюдать.

Но, как учит история всех революций, их последствия для революционеров чаще всего довольно плачевны. Интеллигенция не исключение. Перефразируя Карла Маркса, советская интеллигенция сама выковала то оружие, которое ее уничтожило, стало ее могильщиком. В новой социоэкономической и политической системе, как бы ее ни определять, места интеллигенции в том виде, в котором она существовала в советское время, нет. Более того, интеллигенция как феномен принципиально не восстановима, и надо отдавать себе в этом ясный отчет.

Историческая миссия советской интеллигенции закончилась в 91-м году. Что же возникло на ее месте? Весьма приблизительно новую социальную  ситуацию мы можем охарактеризовать как двухполюсную. Один полюс – масса нищих бюджетников, которые и есть основная часть бывшей советской интеллигенции. И второй полюс – культур-капиталисты. Это очень небольшая группа людей, которая контролирует культурный и символический капитал, и получает от него, опять же говоря марксовым языком, изрядную прибавочную стоимость. И между двумя этими полюсами находятся небольшие группы профессиональных интеллектуалов. Группы, которые смогли адаптироваться к новой ситуации, отчасти даже добиться успеха. Но их политическое и социальное влияние, в отличие от западного интеллектуального класса, мизерно.

Во многом потому, что эти группы не осознают себя, свой интерес, между ними нет устойчивой коммуникации. Профессиональные интеллектуалы в России не могут выставить  никаких корпоративных требований, ибо их группы друг с другом не общаются и часто даже  не хотят общаться. В то же время по своей социальной позиции и базовым интересам эти профессиональные интеллектуалы примыкают к тем самым средним городским слоям, о которых сегодня много говорилось.

Я согласен с оценкой этих городских слоев как непонятого нами социального объекта. Тем не менее одно мы можем о них сказать с высокой степенью вероятности: в этих слоях нарастает и ширится запрос на перемены. Однако я бы не стал переходить здесь в революционную тональность, порою превалировавшую во время нашего обсуждения, поскольку мы не знаем, какого рода перемены произойдут.

Да, существующие аналитические модели позволяют с очень высокой вероятностью предсказать общенациональный кризис. Точность прогноза составляет 85 %, что выше  точности краткосрочного прогноза погоды. Так вот, исходя из этих моделей, в России очень велика вероятность общенационального кризиса. Более того, она возрастает. Но эти же самые модели гласят: мы можем предсказать вход в кризис, но мы не можем предсказать ни его развитие, ни его результаты.

Мы априори исходим из того, что горизонт этого кризиса - демократический. А почему он, собственно говоря, должен быть таким? Я не будут вам напоминать, что демократия, вообще-то, хрупкий цветок западной цивилизации, возникший вследствие уникальной констелляции.  И этому цветку вовсе не гарантирован подходящий климат в современном мире, который быстро трансформируется и радикально отличается от мира не только 70-х-80-х годов, но даже от мира 90-х годов.

Всего лишь один пример: продовольственный кризис. Он может здорово изменить представление о желательном типе политической системы, поскольку рационирование продовольствия способен успешно осуществлять только авторитарный, но никак не демократический режим. А ведь дефицит продовольствия - реальная перспектива для многих современных государств, не исключая Россию.

Поэтому давайте отделим готовность к переменам (она нарастает) от характера грядущих перемен, который не столь уж предвидим. Но в любом случае ясно одно: интеллигенция – этот необратимо дезинтегрировавшийся субъект, более не сможет повлиять на процесс этих перемен и не сможет сыграть  в нем сколько-нибудь значительной роли.