Д.В. Маслов. Перестройка в СССР: некоторые вопросы изучения исторических
Общим местом в исследованиях по современной истории является признание высокой степени мифологизации исторического мышления. Тем более строгие требования должны предъявляться к селекции и анализу исторических фактов. Однако на теоретико-методологическом уровне вопрос о том, что есть исторический факт применительно к современной отечественной истории, освещен весьма скудно.
Исследование перестройки в отличие от изучения предшествующих периодов советской истории в фактологическом отношении имеет свои преимущества. Не говоря уже о дополнительных видах источников информации, отметим, что еще до завершения перестройки в СССР невиданный до этого в советской историографии размах приобрела активность мемуаристов. В последующие годы многие из них издали новые книги. Приведенные в них факты охватывали порой самые сокровенные сферы истории перестройки, прежде всего, отношения внутри правящей элиты. Авторы получали свои гонорары, библиофилы – увлекательное чтиво, историки – пищу для размышлений.
Однако примерно к концу 1990-х гг. обнаружилось, что высокопоставленные мемуаристы в фактическом отношении иссякли. В науке - благодаря, главным образом, их стараниям - сложился определенный набор фактического материала, который в последние годы почти не обогащается принципиально новыми сведениями. Для историографии перестройки это имеет значение в том смысле, что возникает острая потребность в теоретическом осмыслении накопленного материала.
Нельзя сказать, что этому не уделялось внимания прежде. Проблема, на мой взгляд, заключается в том, что нередко концептуальная сторона исследований предшествовала эмпирической составляющей, которую оставалось лишь «подогнать» под избранную модель исторического объяснения. При исключительном многообразии перестроечных процессов это не составляло особого труда. Историки-модернисты по-своему убедительно рассматривали перестройку как процесс перехода к современному обществу. Сторонники тоталитаристских версий обнаруживали в финальном этапе советской истории импульс демократизации. Ученые консервативных взглядов находили доказательства контрреволюционности перестройки по отношению к октябрю 1917 года, и т.д.
Таким образом, в современном «перестройковедении» проблема селекции исторических фактов выходит на первый план. Уместно поставить вопрос: с какого рода фактами, в основном, сталкивается сегодня историк, изучающий этот период? Признанные специалисты в теории и методологии исторического исследования (М.А. Барг, И.Д. Ковальченко и др.) в свое время отмечали многоаспектность исторического факта. Последний рассматривался как: 1) факт исторической действительности; 2) факт исторического источника и 3) научно-исторический факт (Барг М.А. Категории и методы исторической науки. М., 1984.-150 с.; Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. - М.: Наука, 2003.-143 с.). Анализ исследований по истории позднего СССР не всегда позволяет понять, в каком из названных аспектов употребляется категория исторического факта. Очевидно, что на коротком историческом промежутке, отделяющем исследователей от изучаемых событий, непросто различить названные разновидности исторического факта. Примечательно, что те же мемуаристы зачастую не только предпринимали в своих работах попытку изложения известных им фактов, но и предлагали определенную концепцию перестроечных процессов, выходя порой на весьма широкие теоретические обобщения. Тем более, что некоторые представители советской элиты сами являлись историками, обществоведами по образованию (начинать перечисление можно с юриста М.С. Горбачева).
В качестве иллюстрации можно привести работы одного из видных деятелей перестройки А.Н. Яковлева. Если исходить из того, что характер фактов во многом определяется характером самого источника, то показательно, что писавший предисловие к недавней книге Яковлева «Сумерки» Григорий Бакланов затруднился однозначно назвать ее жанр («мемуары», «свидетельство современника и участника событий», «проницательнейшее исследование историка, основанное на документах», «исповедь») (Яковлев А.Н. Сумерки. - М.: Материк, 2003. С.7). Если отбросить превосходные степени, то подобные оценки не покажутся чрезмерными не только в отношении книг упомянутого автора.
То, что приведенный пример не исключение, подтверждается и работами А.С. Черняева, на определенном этапе перестройки разошедшегося с А.Н. Яковлевым в политических позициях (Стремление к концептуализации особенно прослеживается в последней на сегодня работе помощника М.С. Горбачева. См.: Черняев А.С. Был ли у России шанс? Он – последний. - М.: Собрание, 2003.). Но объединяет этих авторов стремление «вписать» историю перестройки в контекст советской и – шире – всей российской истории. Такой исследовательский импульс представляется весьма перспективным и может рассматриваться как один из критериев селекции исторических фактов. Очевидно, что мы немногое поймем в перестройке, если не определимся со значением советского периода отечественной истории. А плюрализм мнений здесь, как известно, весьма значителен даже в научной среде. Но, пренебрегая изучением перестройки в таком широком историческом контексте, мы неоправданно отказываемся от надежного инструментария в работе с историческими фактами.
Следующий вопрос, который уместно поставить в изучении эмпирической базы перестройки, связан с востребованностью тех или иных сюжетов. На сегодняшний день нельзя сказать, что какие-либо значимые темы выпали из поля зрения историков. Весьма активно откликнулись пишущие о перестройке авторы на традиционно одну из самых закрытых проблем советской истории – историю власти (особенно ее высших эшелонов). Актуальность данной проблематики очевидна. Как пишут авторы введения к аннотации документального проекта Горбачев-фонда «Как «делалась» политика перестройки. 1985-1991», «раскрыть подлинное содержание политики перестройки можно… лишь показав деятельность высших органов власти в СССР», т.к. любые крупные изменения инициировались «сверху». Такое положение не вызывает сомнений с одной оговоркой: историку должно быть небезынтересно и то, как идущие от власти импульсы воспринимаются обществом. Мне уже приходилось возражать на дискуссиях в Горбачев-Фонде авторам ряда учебников, определявшим перестройку лишь как «комплекс мер партийно-государственной власти, направленных на…» и т.д. Безусловно, перестройка – это процесс, затронувший все уровни социума, и в этом ключ к ее адекватному пониманию. Нисколько не умаляя значения исследования процессов, протекавших «на самом верху», хочется обратить внимание и на необходимость сбора информации о том, что происходило в других слоях общества. Причем не только в социально активных группах, например, в неформальной среде, но и в стратах с доминированием, так сказать, рядового обывателя. Поэтому представляется, что эмпирическая реконструкция перестройки как основа ее теоретических исследований далеко не завершена.
Последнее замечание – о мифах в осмыслении периода 1985-1991 годов. Думается, бесполезно ставить вопрос о том, как вообще обойтись в описании истории (тем более, современной истории) без мифов. Перестройка начиналась с мифов («так жить нельзя»), осуществлялась с мифологическим сопровождением («иного не дано») и завершалась под мифологический аккомпанемент («рынок отрегулирует всё»). Это следует признать нормальным для столь масштабных преобразований. Более перспективным представляется изучение технологии мифов, чтобы, во-первых, научиться вовремя их распознавать; во-вторых, использовать в общественно значимых целях позитивный потенциал, заложенный, практически, в любом мифе. Одним из таких мифов самой перестройки и её осмысления была, как представляется, уверенность граждан во всемогуществе государственной власти и в ее способности исполнить обещанное - при традиционно невысокой степени участия самого общества. По мере того, как преобразования столкнулись с неизбежными во многом трудностями, люди возложили вину на тех, кому практически слепо верили еще в середине 1980-х годов – на команду горбачевских реформаторов.
Для того, чтобы миф разрушился в считанные годы, нужны слишком серьезные причины, связанные не только с пустыми прилавками магазинов. Но и до сих пор основной бедой даже серьезных исследований перестройки остается стремление историков подменить анализом ошибок Горбачева поиск объективных причин трагедийности перестройки (по терминологии самих реформаторов).
