Рябов А.В.

Я тоже пессимист в отношении перспектив сотрудничества России с Европой, может быть, еще больший, чем Валерий Дмитриевич. И к тем оценкам, которые уже высказаны в ходе сегодняшней дискуссии, добавлю лишь некоторые дополнительные штрихи.

            Для России, как мне думается, главной проблемой во взаимоотношениях с Европой даже при сохранении европейского выбора как значимого в нашей внешней политике в среднесрочной перспективе, представляется проблема конкурентоспособности Европейского Союза как одного из центров мировой политики и экономики.

            Очевидно, что нынешний кризис социального государства в Европе в первую очередь обусловлен снижением конкурентности ЕС по сравнению не только с США и Японией, но и новыми растущими экономиками Китая, Индии, Тайваня, Южной Кореи, стран Юго-Восточной Азии. Очевидно также и то, что модернизация в ключевых странах Европейского Союза, которые всегда составляли его ядро, буксует или происходит очень медленно по сравнению с тем, чего хотелось бы получить на практике. И не случайно, например, что некоторые страны ЕС, которые сегодня в нашей дискуссии были представлены как наиболее успешные, прежде всего, страны Северной Европы (Финляндия, например), стремятся строить свою политику технологического развития помимо Европейского Союза, уделяя особое внимание двустороннему сотрудничеству в высокотехнологических отраслях с США. Например, в ходе последней президентской избирательной кампании в Финляндии одной из ключевых тем повестки дня были особые экономические отношения этой страны с Соединенными Штатами. Потому что ЕС для такой быстро растущей конкурентной экономики, видимо, становится уже не интересным.

            Я не утверждаю здесь вслед за классиком, что «Закат Европы» неизбежен, но, по крайней мере, такой исход при сохранении нынешних тенденций и неудаче модернизации вполне реален. Сумеет ли в новых условиях Евросоюз отстоять свое социальное государство, которое до сих пор сохраняет огромную привлекательность в глазах миллионов людей из стран третьего мира, да и постсоветского пространства тоже, или оно превратится в нечто другое? И будет ли это другое столь же привлекательным, как и социальное государство второй половины ХХ в.? Вопрос, на мой взгляд, остается открытым.

            Симптоматично, что даже в Турции, буквально рвущейся в ЕС, среди тамошних европеистов появились серьезные сомнения в отношении этой цели. Они рассуждают примерно так: лет через 20 нас все-таки примут в ЕС. Но сможет ли тогда Евросоюз обеспечить нам тот уровень инвестиций, дотаций и социальных благ, на который мы сейчас рассчитываем? Или, преодолев невероятные усилия, потакая во всем европейским бюрократам, сдав Северный Кипр, мы, в конечном итоге придем в ЕС, когда ничего для нас там уже не останется? Так не лучше ли строить самостоятельную стратегию развития, используя многочисленные преимущества, которые у нас есть – выгодное географическое положение на пересечении мировых путей, тесные военные связи с США и экономические с Европой, возможности расширять сотрудничество с Россией? И так думают влиятельные люди, вышедшие из европеистской, кемалистской традиции.

            Ведь, если говорить откровенно, Европейский Союз сегодня становится всё более похожим на всемирную богадельню, куда все стремятся за бесплатной раздачей социальных благ, чего нет ни в Соединенных Штатах, ни в Австралии, ни в других бывших заморских британских колониях. Однако пирог для страждущих сокращается. А расслабившийся при социальном государстве европейский обыватель работать более интенсивно не хочет. И нынешние события в странах европейской периферии, казалось бы, совершенно разрозненные, обусловленные собственными внутренними причинами, тем не менее, это предположение подтверждают. У восточноевропейцев – венгров, поляков, словаков были большие ожидания в отношении европейского социального государства. Но они для большинства населения этих стран не оправдались. Отсюда - подъем консервативно-националистических, антиевропейских настроений во многих странах Восточной Европы. Люди думали, что они купили счастливый билет, а оказалось, что это совсем не так.

Более того, видимо, разрыв между центром европейской системы и периферией будет расти. Например, по статистике только в прошлом году Латвию покинуло 220 тысяч лучших специалистов, «белых» и «синих воротничков». Те, кто остаются, как правило, не имеют серьезных перспектив у себя на родине. Все это создает питательную среду для появления консервативно-националистических и фашизоидных движений.

Таким образом, ближайшие 5 лет должны показать, в какой мере ЕС готов к решению этих проблем, к осуществлению глубокой внутренней модернизации. От этого в решающей степени будет зависеть способность Евросоюза сохранить за собой роль одного из мировых центров развития. Существует комплекс проблем и надо очень хорошо думать, насколько реальна способность Европейского Союза к модернизации. Я думаю, это будут критические пять лет, после которых он либо снова заявит о себе как одном из модернизированных центров мирового развития, определяющих глобальную повестку дня ХХI века, либо начнется постепенная маргинализация ЕС. Он будет деградировать и двигаться к той точке, в которой находится Россия. 

Поэтому вопрос нужно ставить так: сближение с Европой целесообразно, по крайней мере, в экономическом плане, лишь в случае, если Евросоюзу удастся модернизироваться, сохранить конкурентоспособность и роль одного из центров глобального развития. В противном случае «европеизм» российской политики утрачивает смысл.

О различиях в ценностях в ходе дискуссии уже говорилось. Я тоже считаю, что это серьезная проблема. Но не менее важно обратить внимание и на динамику процесса. Россия чем дальше, тем больше движется в сторону закрытой политической системы. Европа, напротив, стремится к укреплению либеральных и демократических начал своего политического строя. Все это затрудняет сближение.

Что же касается реальной политики - и здесь я с Валерием Дмитриевичем Соловьем полностью согласен - в том виде, по тем направлениям, по которым идет активное взаимодействие (прежде всего в энергетическом секторе), обе стороны выработали вполне приемлемую для себя формулу сотрудничества, своеобразный оптимум. Европейцам нужны нефть и газ из России и стабильность на Востоке, российским элитам – стабильный приток валюты в национальный бюджет, но никак не европейские порядки. И я думаю, вряд ли обе стороны заинтересованы придумывать что-то большее. Нет для этого мотивации.

Вопрос же о различиях в ценностях педалируют, прежде всего, европейские парламентарии, члены как национальных законодательных собраний, так и Европарламента, многочисленные НПО, интеллектуальная элита, СМИ. Но как только главы европейских стран и эмиссары Еврокомиссии приезжают в Москву и начинают говорить по поводу Штокмановского месторождения, такие вопросы, как права человека и регресс демократии в России уходят на задний план. О них вообще европейские лидеры предпочитают не вспоминать.

Иными словами, достигнут определенный баланс в европейской политике по отношению к России. В исполнительной власти предпочитают говорить о ценах на энергоносители и маршрутах энерготранзита, забывая о ценностях. Но чтобы не потерять лица хранительницы демократических ценностей, Европе надо публично фиксировать эту позицию, критикуя российские реалии. Но этим занимаются другие – законодатели, журналисты, представители общественных организаций, то есть, кто не принимает решений в реальной политике.

Третья сложная проблема, по которой, как мне кажется, очень сложно будет найти взаимопонимание, - это проблема безопасности. Речь не идет о многочисленных, но несостоятельных европейских проектах создания собственных вооруженных сил и т.п. Вопрос в кардинальном различии в видении, восприятии проблем безопасности в Европе и в России.

Европейский Союз, на мой взгляд, и вообще европейская политическая элита занимает не совсем честную в моральном плане позицию. Согласно их подходу, грязную работу на планете (реально бороться с международным терроризмом) должны выполнять Соединенные Штаты, Россия, Израиль, Турция. А европейцы оставляют за собой право критиковать их всех за немотивированную жесткость, перегибы и издержки. Когда же встает вопрос  о том, чтобы и европейцы взяли бы на себя часть ответственности за безопасность, послав, например, войска в Ливан, то здесь мгновенно начинают приводить массу аргументов только лишь для того, чтобы этого не делать. Не хочется рисковать, брать на себя ответственность. За полвека жизни под американским военным зонтиком, Европа разучилась брать на себя ответственность даже за собственную безопасность. А это трудная работа, связанная не только с красивыми речами и добродушными призывами к миру. Гораздо проще призывать всех к сдержанности и миролюбию, одновременно спонсируя палестинских террористов, устраивая экспозиции в музеях в честь их «героической» борьбы. Европейские оправдания людоедских действий Басаева (до Беслана) – из той же истории. Но издержки в настоящей борьбе за безопасность неизбежны. И не дай Бог, если опыт миротворчества в Ливане окажется плачевным для Евросоюза. Тогда давление на него со стороны мусульманского арабо-пакистанского населения Европы лишь усилится, а попытки европейцев самостоятельно отстаивать свою позицию будут окончательно сломлены. У России же иной подход к безопасности. Ее можно обеспечить только собственными силами и при этом, взяв на себя ответственность за ситуацию в ближайших регионах мира.  И по этой проблеме я не вижу в обозримом будущем условий для сближения наших позиций.

Четвертая ключевая проблема, которая разъединяет Россию и ЕС, это проблема интеграции на постсоветском пространстве. Евросоюз явно хочет перехватить у России пальму лидерства в этом регионе мира. Многочисленные делегации из ЕС, отдельные представители разъезжают по постсоветским государствам, много обещают, но… Ресурсов для реализации крупных проектов ЕС давать не готов, у него их просто нет. Однако главная цель достигается. Эти государства начинают дистанцироваться от России. Но взамен этого реально ничего не получают. Что же касается урегулирования конфликтов вокруг непризнанных государств, в первую очередь на Балканах, то без американской военной составляющей, без американского политического давления, Евросоюз не в состоянии сделать что-либо самостоятельно.

Поэтому я бы не стал переоценивать реальное влияние и способность ЕС предложить серьезные инициативы по урегулированию ситуации на Кавказе. Я подчеркиваю: не бумаги написать с красивыми заголовками и рекомендациями, которые никто не будет исполнять, а, применяя соответствующие ресурсы, заставить конфликтующие стороны работать над мирным урегулированием.

Что же касается России, то ее интеграционистские возможности на постсоветском пространстве – будь то проект ЕврАзЭС или ОДКБ имеют определенную перспективу. Хотя в Средней Азии вскоре возникнет проблема Китая как еще одного глобального  игрока в этом регионе, стремящегося занять ключевые позиции в региональной системе безопасности. Не случайно КНР все активнее ставит вопрос об участии в ЕврАзЭс, выступает за более тесное сотрудничество в рамках ШОС. Все это говорит о том, что восточный вектор в российской политике будет усиливаться, и, возможно, за счет европейского. Интеграционистские проекты на Востоке могут оказаться для России более значимыми, чем бесперспективное навязывание себя Европе, которая все равно рассматривает нас как «чужих».
            Вот этими сомнениями в перспективности европейского вектора российской внешней политики я и хотел бы поделиться.