Михаил Горбачев. Слово об Алесе Адамовиче

До того как Алесь Адамович буквально ворвался в политику перестройки, я знал его как писателя. Он поразил меня своим праведным неистовством в разоблачении фашизма и его зверств на нашей земле.
Сила его таланта была в уникальном сплаве точной, жестокой, даже безжалостной документальности с художественным и философским осмыслением. Он не только обличает преступные деяния, он вскрывает корни — исторические и психологические — чудовищной, нечеловеческой политики и практики. И к ним приковывает внимание, предупреждая о неизжитой опасности для человечества, для каждого человека — на будущее...
Опыт партизанской юности, глубоко пережитая вместе со своим народом трагедия самой жестокой, беспощадной оккупации, огромная эрудиция и природное нравственное начало высокой пробы, острое ощущение сопряженности человека и человечества, отношение к искусству и литературе как носителю и орудию добра — все это определило его место в первых рядах борцов против угрозы новой мировой войны. Против ядерного безумства, за самосохранение человечества.
К «новому мышлению» Алесь Адамович и я шли разными путями, но сошлись в понимании его исходной сути. Еще до перестройки в уста героя одной из своих повестей («Асии») он вложил знаменательные слова: «Человечество имело историческое право на ошибки. Теперь это право у него отнято». Как близко это было моему убеждению, что человечество отвоевалось, что пора ему задуматься о спасительности общечеловеческих ценностей!
Лично я познакомился с Алесем в декабре 1989 года, когда однажды, во время съезда народных депутатов, он подошел ко мне и передал текст. Сказал: «Это мое выступление, я его не успел произнести с трибуны из-за регламента. Но хочу, чтобы вы знали мою позицию в той острой дискуссии, которая идет на самом съезде и вокруг». В этой его речи я увидел редкую для той обстановки (да и потом) проницательность в понимании интеллектуальных и моральных основ политики перестройки, точную оценку ее направленности на правовое и гуманитарное обновление общества и государства.
Он задал вопрос, над которым бьются до сих пор: почему гуманистический и основанный на нормальном здравом смысле курс срабатывает в масштабах всего мира и «не получается у себя дома». И пытается ответить, в общем, правильно: потому что «в истории нашей слишком замешано все было именно на жестокости, насилии, прямой жестокости». И Алесь резко и страстно, как ему всегда было свойственно, осудил тех, кто толкал меня вновь прибегнуть к этим «испытанным» методам. «Не в искупление ли прежних кровавых дел, — спрашивал он, — история распорядилась дать нам в лидеры человека, который всем своим поведением говорит: «Лучше уйду, но кровь не пролью!»...
Нечего и говорить, сколь значимой тогда для меня поддержкой было это одобрение со стороны человека, пользовавшегося безукоризненной моральной репутацией, олицетворяющего лучшую, наиболее разумную и честную часть нашей интеллигенции.
В тексте, который мне передал тогда Алесь, который был для меня столь вдохновляющим и очень обрадовал меня, он еще много и с восхищением говорил об Андрее Дмитриевиче Сахарове, объединял меня с ним в деле демократизации страны. Тогда я еще не до конца оценил величие этого человека — мешали крикливость и амбициозность его окружения. Но в этот конкретный момент, думаю (и сейчас так считаю), Адамович правильнее оценивал и ситуацию, и мою политику. У него не было «своего» такого окружения...
Алесь рано ушел. Очень бы он пригодился сейчас и своей бесконечно любимой Беларуси, и России, для которой он, тоже родной, так много сделал.

Белорусская деловая газета. 2003. № 9. 24 января. С. 14.