М.С. Горбачев

Придется ответить.  Я ожидал, что будет интересным выступление Татьяны Ворожейкиной.

Конечно, толчки, которые мы ощутили в конце ХХ и начале ХХI веков, идут из самого начального периода Октябрьской революции, когда встал вопрос о формировании нового государства. Естественно, раскол социал-демократов на меньшевиков и большевиков оказался очень тяжелым событием, которое привело впоследствии к большим и трагическим последствиям.

В связи с этим заблудились сами большевики, которые  сначала утверждали, что пролетариат берет власть с помощью демократии и управляет страной с помощью демократии. Но уже летом 17-го года появляется «Государство и революция», ленинское учение о диктатуре пролетариата, которая ничем не ограничена и исходит только из революционной потребности и целесообразности. Демократические институты сразу начали попираться: когда произошли выборы, эсеры набрали почти в два раза больше голосов, чем коммунисты - тем не менее, власть, которую большевики уже реально взяли, они решили не отдавать. Поэтому последовал разгон Учредительного собрания. Я не буду касаться гражданской войны, в которую включились внешние силы, придавшие ситуации особую остроту и, по сути дела, заложившие основу для утверждения, что, собственно, удар нанесли нам извне.

Гражданскую войну удалось остановить тогда, когда почувствовали, что среди рабочих, - не говоря  уже о крестьянах, которые оказались в особенно тяжкой ситуации, - возникли протесты против новой власти. Тогда начались разговоры о частной торговле, частной собственности (пусть мелкой), о рынке, концессиях… Одновременно, поднимались  вопросы о привлечении новых людей к управлению государством.  Новая экономическая политика оказалась таким стимулом, что к 26-му году разрушенная страна, доведенная до крайности, достигла уровня 1913 года – самого высокого уровня в тогдашней истории российского государства.

Я думаю, что концепция НЭПа (она, кстати, подтвердилась везде в мире, где пошли этим путем) была бы полезной для нашей страны. Но приход Сталина к власти сорвал все - прежде всего, Сталин, практически, уничтожил всех, кто был за этот вариант.

Судьба семьи, в которой я вырос, прямо связана с теми событиями и решениями. Два мои деда были бедняками, потом стали середняками. Один из них во время коллективизации не пошел в колхоз, а другой – не только создавал колхозы и совхозы, но к 37-му году стал заведующим земельным отделом (самый большой и важный орган на селе).

Северный Кавказ был в зоне голода. В селе Привольное, где я родился и жил, 40% людей умерло от голода. До войны все мы, ребятишки (когда началась война, мне было десять с половиной лет), играли в войну и прятались в разоренных избах. Дед по линии отца, который оказался единоличником, должен был сеять (единоличникам давали задания, особенно по севам зерна). Дед не смог выполнить норму, потому что из шестерых детей трое умерли от голода. Сеять было нечем. Все, что пережевывалось, было съедено. За невыполнение этого задания его осудили и отправили на лесозаготовки в Сибирь.

Дед по линии матери будучи заведующим РАЙЗО (районный земельный отдел) был приговорен к расстрелу за связь с  троцкизмом. У меня теперь есть копия его дела. Мне никогда в голову не приходило взять копию и выяснить, что же  на самом деле с дедом было. Я верил ему, я знал его. От него я не слышал за всю жизнь ничего иного, кроме того, что Советская власть – наша власть, что если бы она нам не дала землю, мы бы все умерли (а он тринадцатилетним и еще четверо детей остались без отца, который умер). Дед многое пережил. Поэтому, конечно, он, человек, поднявшийся с земли и добившийся каких-то результатов, был за Советскую власть - целиком и полностью.

Февральский, мартовский Пленум ЦК КПСС «о перегибах» спас его. Как спас? Приговоры, расстрельные дела отдавались на заключение прокуратуры края. Пришло туда и его дело. Там посмотрели – обвинения ничего не стоят. Не нашли никакого преступления, - и его освободили. Но он выдержал четырнадцать месяцев пыток.

На  этом примере я хочу показать, как складывался этот режим, этот строй.  Кто-то пытается доказать, что он не был тоталитарным – как-то хотят его приукрасить. Некоторые называют Сталина выдающимся менеджером -  он был «менеджером» по перемалыванию своего народа. Крестьянин – имел или не имел коров - 120 литеров молока отдай, 20 килограммов мяса отдай государству, или сам иди - в виде туши. Ну, и, наконец, самый зверский закон Зверева, по которому: каждое плодовое дерево обложили налогом, и независимо от того, рожает это дерево в этот год или не рожает, - налог плати.

Когда я закончил школу и собирался ехать в Москву поступать в университет, у меня не было паспорта - крестьяне не имели паспортов. Я поехал поступать в вуз по бумажке.

В то время, когда я шел учиться, еще была крестьянская страна. Главной частью народа (главной - по массиву и по тому, что она держала на своих плечах свою страну) было крестьянство. Армия, которая выигрывала войну и которая легла костьми - оправданно и неоправданно во многих случаях, - это  тоже были крестьяне.

Добрались мы до 1956-го года, когда, наконец, грянул ХХ съезд. Я - тогда уже после университета - был на партийной работе в Ставрополье и поэтому оказался в числе тех, кто ездил с написанными материалами разъяснять, что же решил по вопросу о культе личности ХХ съезд. Это был первый приступ – по-настоящему серьезный, острый. И он поколебал всё. Самое главное – отсюда начались все процессы, потому что не только у нас, но в мире поколебались взгляды на то, что такое социализм и коммунизм.

 Я вспоминаю, что такое был 68-й год, когда я, будучи вторым секретарем крайкома партии, проводил заседание (Первый секретарь оказался в отпуске). Принимали решение о поддержке решения о вводе войск в Чехословакию. Из получаемых нами «красных книжек» создавалось впечатление, что вот-вот кто-то с Запада - из Германии, или из другой страны –  войдет в Чехословакию и сделает новый аншлюс.

Через год я оказался в Чехословакии – в Праге, Брно, Словакии, в крестьянских районах. Отношение к Чехословакии у меня было самое лучшее, как и у всех нас. (У меня был друг Зденек Млынарж. Мы с ним дружили до конца его жизни. Успели с ним и книгу написать на основе наших разговоров).

Только один факт - в Брно мы посетили военный завод «Сброевка». Партийный комитет был расколот. Одни – за ввод войск, другие – против. На предприятии стояли войска. Мы пошли по заводу. Я там впервые увидел картину, которая меня до глубины души потрясла: вдруг наши уважаемые и любимые чехи-словаки на заводе поворачиваются к нам спиной. Как только мы подходим – принципиально отворачиваются. И не то, что не хотят разговаривать – видеть не хотят. Кто-то постарался развесить бумажные портреты Ленина - тут же они в большинстве случаев были разорваны. Нас охраняли с винтовками. Мы наблюдали всю эту картину. Я пережил эту поездку тяжело: если ты честный человек, нельзя было иначе реагировать.

Я думаю, что тогда мы подавили в Чехословакии то, что надо было делать всему нашему лагерю (как называлось всегда), ибо эти проблемы стояли везде. Надо было давать кислород для самостоятельности, для реализации интересов, для развития  культурного и научного потенциала, накопленного в каждом из наших народов.

После этого в Советском Союзе началась политическая реакция. И во время ее было похоронено предложение Брежнева о проведении пленума по научно-техническому прогрессу, чтобы глядя на то, что происходит на Западе, заняться этими вопросами у нас. Их разработкой занималась группа академика Иноземцева - мешок этих бумаг и доклад лежит сейчас где-то в архивах. Я все это имел, поскольку занимался подготовкой доклада уже позже, в другое время.

С того времени начался, я думаю, период неосталинизма. Не было репрессий, хотя борьба с диссидентством была жесткой. Скажем, таких массовых репрессий не было. Но ведь мы знаем, что было то, чего нельзя было допускать.

Поэтому Перестройка была необходима. Солженицын говорил: всё погубила горбачевская гласность. Я не согласен ни с Солженицыным, ни со всеми теми, кто говорит, что было все хорошо, ничего не надо было делать. Это все болтовня. Это мнение тех, кто занимается политическими спекуляциями.

Давайте разбираться - пока у нас есть только попытки разобраться. Если бы не было гласности, могу со стопроцентной гарантией утверждать, что Александр Исаевич в Вермонте рубил бы дрова, заготавливал их на зиму, а я бы оставался Генеральным секретарем. Между прочим, я не из тех, кто всеми силами держится за власть. Я трижды делал попытки уйти из партийной сферы. И, получив огромную власть, начал с ее трансформации, начал передавать власть тем, кому она принадлежит, кто является ее источником.

Но сколько раз от демократов (часть которых здесь присутствует) я слышал: Горбачев делает все, чтобы только удержаться у власти. Чепуха! Я бы и выборы такие не придумал, которые провели демократов в депутаты (Сахарова со второго захода сделали депутатом. Ельцина всякими путями -  члены межрегиональной группы знают, какими - ввели в Верховный Совет). Поэтому утверждение, что Горбачев боролся за собственную власть – это  дешевка.  Говорить так – значит, вообще ничего не понимать.

Мы начали дело, которое развернуло страну к другим процессам. Перестройка оборвалась, но свою роль она выполнила. Потому что назад мы уже никогда не вернемся.

Я все время пекся об интеллигенции. Мне говорили: что вы носитесь со своей интеллигенцией?! Это говорил мне не один человек. Я отвечал: и я, и вы относимся к этому слою общества. Мы – часть интеллигенции. Но наша интеллигенция за годы Советской власти, известно, какой опыт имела, известно, как с ней обращались - и она к этому привыкла. Потом она начала пробуждаться -  это имело огромное значение. Мы бы не дошли до той точки перемен, которые произошли, если бы интеллигенция не поддерживала политику Перестройки. Да, интеллигенция привела Бориса Николаевича к власти. Потом она ему была уже не нужна, и он от нее избавился. И подавляющее большинство представителей интеллигенции, по сути дела, оказались за бортом властных органов и структур. И это не научило их.

Но, тем не менее, надо было считаться с традициями (тут я подхожу к тезису Татьяны Ворожейкиной) -  сегодня все чаще раздаются такие призывы. Человек из ближайшего окружения Дмитрия Анатольевича Медведева недавно высказался:  Дмитрий Анатольевич не пойдет по пути Горбачева. Он твердо будет вести курс, не допуская слабости и т.д. Потому что наш народ такой, наши традиции таковы.

Да хватит клеветать на народ!  Левада-Центр сделал последний ноябрьский опрос. Оказывается, люди поддерживают нынешнего президента и премьера министра. Это очень важно иметь в виду. Мы иногда говорим, что люди не понимают – наверное, есть и это. Но когда люди видят, что вокруг все разваливается, что уже начинаются массовые увольнения, они говорят: нет, надо держаться за этих. В народе же просто решается: надо держаться за этих. Они все-таки сделали что-то за эти годы и, наверное, будут продолжать что-то делать для нас.

Да, пока есть поддержка людей, все ошибки будут прощаться. Не все, но большинство просчетов будет прощаться, как это уже было не раз. Я помню, как прощалось и мне. До 90-го года мой рейтинг составлял 50-60%, следующим, вторым шел Борис Николаевич Ельцин – 12%.  Но мы сами сделали ошибки и сошли на этой волне. Тогда легко было с нами справиться.

Но я не думаю, развал Союза - результат перестроечных лет, что это едва ли не закономерность, что так и должно было быть и Советский Союз был обречен. Нет.

Я обратил внимание, что, наконец, и Владимир Владимирович на этот счет высказался определенно в интервью корреспонденту «Фигаро». На его замечание (в связи с ситуацией в Грузии) об империалистических замашках России Путин ответил, что мы империю сами распустили, и если бы Россия ни приняла тогда решения распустить Союз, он бы и сейчас существовал. Правильно. И я такого же мнения: Союз можно было сохранить. Другое дело, что даже нужно было сохранить. Но здесь уже начинаются вещи субъективного порядка.

Чтобы делать выводы, приходится разбираться очень глубоко. Если меняется климат, то и тогда надо разбираться, откуда все идет. А у нас - такая сложная история: 200 лет крепостного права, потом 70 лет коммунистического крепостного права. Все это нельзя сбросить со счетов. Этим объясняются многие тактические шаги Горбачева.

Если бы не Горбачев сидел тогда в президиуме съезда и в ответственные моменты брал бразды правления ведения, то многих бы оттуда просто вышвырнули. Точно так же  я защищал Сахарова до последнего. Кричали: не давать слова. Я говорил: слушайте, академик просит слова. Надо уважить человека. Он всегда активно участвовал. Давайте ему дадим не 10, не 15 минут, дадим 5 минут. Но даже академик, оказывается, культуре дискуссии не очень привержен. Он почувствовал себя борцом, выйдя на трибуну.

Из случайных наблюдений, без знания истории, без понимания, как разворачиваются процессы - нельзя делать выводы. Поэтому надо рассуждать об этих периодах нашей истории: 1968-й – 1988-й -2008-й. Мы говорим  сегодня об этих датах, чтобы, оттолкнувшись от них, понять самое важное.