Славин Б.Ф.
Славин Б.Ф. (Горбачёв-Фонд)
Я скажу про ряд методологических, мне кажется, моментов, которые в связи с этим у меня возникли.
Я думаю, что вообще нельзя писать историю идейных группировок вне контекста понимания нашей советской истории. То есть должна быть концепция исторического процесса, начиная с 17-го года и кончая сегодняшним днем. Вне этой концепции понять что-либо в нашей истории будет просто невозможно.
В этой связи я хотел бы высказать следующие вещи. Я согласен с предыдущими ораторами, что нужно найти то противоречие, которое двигало нашу историю, начиная с 17-го года вплоть до 91-го года. Я беру эти рамки. Я тоже считаю, что в нашей истории было две тенденции или две силы социально-политические. Одна из них (после 17-го года) выражала интересы интернационально-демократической части общества, выражающей интересы того класса, того прорыва исторического, который произошел в 17-ом году. Назовите это демократическим социализмом или интернационально-демократической тенденцией, вы называете это либерально-демократической, прогрессивной. Это та сторона, которая фактически должна была реализовать основные идеи революции 17-го года, связанные с приходом в собственность трудящимся земли, фабрик, связанные с идеей демократических советов, связанные с идеей интернационализма. Эту тенденцию отражали два таких крупнейших деятеля в России, как Ленин и Троцкий. В своей перспективе я сейчас не буду касаться конкретики. И противоположная тенденция, связанная с отходом от плана создания демократического социализма в нашей стране, связанная с усталостью от революции. Социальной подпочвой это было мелкобуржуазные крестьянские слои, которые давили. И вот с этой тенденцией связана другая тенденция – бюрократизации, диктаторская тенденция, националистическая тенденция, которая была представлена, прежде всего, Иосифом Виссарионовичем Сталиным, хотя вроде бы и парадокс, грузином, который выражал эту националистическую или шовинистическую тенденцию, диктаторскую тенденцию, тоталитарную тенденцию, наиболее ярко, наиболее емко, я не буду сейчас касаться его личности. Я написал целую статью «Социализм или сталинизм», где давал оценку Сталину, и группы, которая была вокруг него. Надо сказать, что особенно эта тенденция проявилась сразу же после смерти Ленина в борьбе с Троцким. Конечно, здесь не было личности, которую можно раз и навсегда зафиксировать с той или иной тенденцией, то есть «прикнопить» их.
Мы знаем поведение, положим, Бухарина, который двигался от военного коммунизма и Брестского мира, где он выступал как левый коммунист, к тенденции 30-х годов, где он выступил идеологом правых сил. Но вне этого контекста и вне борьбы это очень трудно понять. Эта демократическая тенденция захлебывается к концу 20-х годов, к началу 30-х годов. В стране устанавливается тоталитарный режим власти, хотя экономические потенции остаются те же, как в строе. Они остаются. Сейчас у меня вышла книжка «Социализм и Россия». Я там подробно развиваю эту мысль. Я не считаю, что политический режим тождественен общественному строю. Я так не считаю, хотя большинство здесь сидящих так считают. Но тем не менее тоталитарный режим устанавливается, и он принимает, конечно, не интернациональную, а националистическую форму, державническую форму. И первая попытка освобождения от этого тоталитаризма, от тоталитарного режима власти связана с именем человека, возглавляющего этот Фонд, связана с именем Горбачева, который впервые сделал попытку вернуться к первоначальному ленинскому видению, демократическому видению социализма или социал-демократическому видению социализма. Неважно. И первое, что было сделано, - это возврат к отказу от националистических форм, к переходу, к интернациональному видению социализма. Я сейчас работаю над книгой Горбачева, посвященной социал-демократии, все его беседы с социал-демократами – с Брандтом, Гонсалесом и т.д. показывают эту тенденцию. Мы видим в лице Горбачева человека принципиально нового в отличие от той националистически- сталинской тоталитарной тенденции, которая была. И вот под этим углом зрения я перестройку рассматриваю как преодоление тоталитаризма, как возвращение к социализму с человеческим лицом. Сейчас это подвергается многими насмешками. Я с Бжезинским разговаривал на этот счет при обсуждении книги «Конец «холодной войны». Он мне прямо говорил: «Чего вы иллюзию какую-то создаете. Социализм с человеческим лицом – это нереальная вещь». Но эта нереальная вещь прорастала в демонстрациях на площади Тяньаньмэнь, она прорастала в венгерских событиях, она прорастала в Чехословакии. То есть вот эта попытка создать демократическую, интернациональную версию социализма с человеческим лицом, вы от нее никуда не денетесь, и она была предметом борьбы сил. И только в этом контексте можно рассматривать борьбу сил, которые были в нашей советской стране.
Мне приходилось лично общаться с Месяцем, который рассказывал о том, как они хотели сделать переворот. Для того, чтобы логику все-таки продолжить, я говорю, что хрущевская оттепель – это была как раз реализация этой демократической тенденции. И были контртенденции, связанные с национальными вещами уже во времена Хрущева. Шелепинская группа, которая была связана с возрождением сталинистской тенденции тоталитарной, она проявилась здесь. И вне такого исторического контекста трудно что-либо понять. Можно назвать ее по-разному, но хотите вы или нет, но славянофилы или новые славянофилы, которые были у нас, они отдавали дань, конечно, вот этой диктаторской тоталитарной тенденции. Когда моя жена пришла брать интервью к Бондареву, он прежде всего советовался – наша она или не наша. То есть линию, противоположную демократической или либеральной тенденции, они сами прекрасно фиксируют и т.д.
Заканчивая, хочу сказать, что сегодня эта державническая тенденция сохраняется. Она сохраняется в той идеологии, которая нам сегодня навязывается. Это идеология социального консерватизма или либерального консерватизма. Недавно вышла книжка Аскотского о Путине. Он там в интервью говорит о том, что в период перестройки, в период путча, когда кончилась власть КГБ, перед ним встал вопрос, куда идти работать. И он там говорит очень интересно: «Я понял, что рухнула система. Но нужно было что-то делать, нужно было делать выбор». И он сделал выбор, перейдя на работу к Собчаку. Но он тут же говорит о том, что «перегибы, которые он наблюдал в деятельности Горбачева, связанные с выводом войск, заключением мира с Западом, разоружение и т.д. и т.д., он считает, что это была политика определенных перегибов. И в этом отношении вот эта державническая линию, которую он отстаивал, сегодня, мне кажется, она реально претворяется как наследование сталинской версии тех националистических идей в идеологии путинизма или Путина, которые сегодня мы наблюдаем. Со мною многие могут не согласиться, но попытка соединить царский герб с современной республиканской версией развития России или демократического развития России показывает, что сегодня мы имеем господство вот этого консервативного либерализма или социального консерватизма (по-разному говорится), как линию, продолжающую националистическую линию, которая была у нас до 91-го года.
Я сейчас не касаюсь вопроса о том, что произошло в 91-м году. У меня есть свой взгляд на этот счет. Я считаю, что было три тенденции перестройки - это консервативная тенденция, либеральная и социал-демократическая. И восторжествовала либеральная тенденция, которая на спине демократического сопротивления ГКЧП пришла к власти.
